Goethe in Weimar sleeps, and Greece, Long since, saw Byron's struggle cease. But one such death remain'd to come; The last poetic voice is dumb— We stand to-day by Wordsworth's tomb. When Byron's eyes were shut in death, We bow'd our head and held our breath. He taught us little; but our soul Had felt him like the thunder's roll. With shivering heart the strife we saw Of passion with eternal law; And yet with reverential awe We watch'd the fount of fiery life Which served for that Titanic strife. When Goethe's death was told, we said: Sunk, then, is Europe's sagest head. Physician of the iron age, Goethe has done his pilgrimage. He took the suffering human race, He read each wound, each weakness clear; And struck his finger on the place, And said: Thou ailest here, and here! He look'd on Europe's dying hour Of fitful dream and feverish power; His eye plunged down the weltering strife, The turmoil of expiring life— He said: The end is everywhere, Art still has truth, take refuge there! And he was happy, if to know Causes of things, and far below His feet to see the lurid flow Of terror, and insane distress, And headlong fate, be happiness. And Wordsworth!—Ah, pale ghosts, rejoice! For never has such soothing voice Been to your shadowy world convey'd, Since erst, at morn, some wandering shade Heard the clear song of Orpheus come Through Hades, and the mournful gloom. Wordsworth has gone from us—and ye, Ah, may ye feel his voice as we! He too upon a wintry clime Had fallen—on this iron time Of doubts, disputes, distractions, fears. He found us when the age had bound Our souls in its benumbing round; He spoke, and loosed our heart in tears. He laid us as we lay at birth On the cool flowery lap of earth, Smiles broke from us and we had ease; The hills were round us, and the breeze Went o'er the sun-lit fields again; Our foreheads felt the wind and rain. Our youth return'd; for there was shed On spirits that had long been dead, Spirits dried up and closely furl'd, The freshness of the early world. Ah! since dark days still bring to light Man's prudence and man's fiery might, Time may restore us in his course Goethe's sage mind and Byron's force; But where will Europe's latter hour Again find Wordsworth's healing power? Others will teach us how to dare, And against fear our breast to steel; Others will strengthen us to bear— But who, ah! who, will make us feel? The cloud of mortal destiny, Others will front it fearlessly— But who, like him, will put it by? Keep fresh the grass upon his grave, O Rotha, with thy living wave! Sing him thy best! for few or none Hears thy voice right, now he is gone.
Спит Гёте в Ваймаре. На греческой земле
Давно угас и Байрон в яростной борьбе.
Еще одна такая смерть ждала нас впереди;
Последний глас поэзии безмолвие настигло –
Стоим мы ныне перед Вордсворта могилой.
Когда взгляд Байрона угас под смертной дланью,
Склонились наши головы и замерло дыханье.
Он нас не поучал; но в наши души
Вошел, как громовой раскат зовущий.
Мы с замиранием сердца наблюдали
Сраженье чувств с законом богоданным,
Следили, в трепетном благоговении,
за яркой жизнью, что своим горением
Вся отдана для Титанических борений.
Узнав о смерти Гёте, осознали:
Мы величайший мозг Европы потеряли.
Как врач, в железный век искавший исцеления,
Исполнил Гёте высшее предназначение:
Он взял страдающую человеческую расу,
Прочёл все слабости её, все раны;
И, указав перстом на них предельно ясно,
Сказал: Вот здесь болезнь, здесь изьяны!
Он видел впереди Европы смертный час
В броженьях силы и безудержных мечтах;
Взгляд погрузил в волнения борьбы,
смятение от краткости судьбы…
Он говорил: конец нас ждет повсюду,
Но лишь в искусстве правда,
там приют наш будет!
И он был счастлив, если только, зная
Причины всех вещей, и сверху наблюдая
У ног своих, как льется кровь людская,
Все ужасы, безумные страдания, слепые
Удары рока, можно быть счастливым.
И ныне Вордсворт! – Радуйтесь же, узники могил!
Такой певец, как он, что всем покой дарил,
В Ваш мрачный мир доныне не сходил,
С тех давних пор, когда страдающая тень
Вдруг услыхала песнь, с которою Орфей
Сквозь Ад и скорбный мрак пришел за ней.
Вордсворт ушёл от нас… О, если бы и Вы
Так услыхать его могли, как мы!
Всё в том же климате зимы и холодов
Он пал, под тяжестью безжалостных годов
Тревог, растерянности, споров, и терзаний.
Он вышел к нам тогда, когда наш век
Сковал нам душу и в оцепенение вверг;
Он говорил, и оживил сердца наши слезами.
Мы, как младенец в колыбель, легли
В прохладу трав, в ковер цветов земли,
И стало нам легко, и улыбнулись сами.
Вокруг были холмы, и свежими ветрами
Очищен солнцем залитый простор;
Дождь с ветром вновь касались наших пор.
Вернулась молодость; как будто окатило
Наш дух, умерший на столь долгий срок,
Засохший и свернувшийся в комок,
Волною свежести из девственного мира.
Ах, в темных днях рождаются от века
И ум, и пламенная сила человека,
Быть может, время людям вновь подарит
И мудрость Гёте, и борцов таких, как Байрон;
Но где в последний час Европе отыскать
Ещё Вордсворта, с его силой исцелять?
Другие скажут нам, как выходить на бой,
Как, против страха, грудь закрыть бронёй,
Научат нас быть сильными, как лев,
Но кто? Ах! кто вернет нам чувств живых напев?
Пред тучами безжалостной судьбы
Иные выступят, бесстрашия полны,
Но кто ещё, как он, рассеет эти тучи?
Храни ж, О Рота, над его главой
Зелёную траву своей живой волной!
Пой лучшие из песен! Как никто, река,
Он слышит голос твой, теперь издалка…